в зоне лесопосадок, хотя свидетели не дают четкого ответа на этот вопрос. Я требую для Мануэла до Розарио наказания, предусмотренного уже упомянутой статьей 171.

Обвинения, выдвинутые против Жусто Родригиша, Жулио Накомбы, Жозе Релы и других, были не столь пространны — следует помнить, кто взялся их защищать. Д-р Лабао до Кармо, председатель палаты в Буса-до-Рей, д-р Кориолано и д-р Камарате были преданы режиму. Понятно, что прокурор потребовал для этих подсудимых более мягких наказаний, предусмотренных статьей 171 и статьей 177 Уголовного кодекса, а для Жозе Лиро из Понте-ду-Жунку — три месяца тюрьмы и соответствующий штраф, ибо ему покровительствовал сам епископ.

Первым адвокатом, взявшим слово, был д-р Ригоберто Мендиш, который снова изложил историю Серра-Мильафриша и проблему лесопосадок в ее этническом и экономическом аспектах. Он начал с того, что заявил:

— Если проект лесопосадок на Серра-Мильафрише, выдвинутый государством, справедлив, то мои подзащитные и остальные подсудимые явились жертвами своей добронамеренности и невежества. Однако если правы горцы из Мильафриша, пусть даже относительно, — а нужно сказать, что в этом мире все относительно, — то бунт был единственным средством воздействия на всесильное и непреклонное в своих стремлениях государство, не способное на какие-либо компромиссы и осуществляющее свои грандиозные дерзкие планы методом насилия. Я считаю, что горцы не должны нести никакой ответственности за убийства и причиненный ущерб. Возложить эту ответственность следует в первую очередь на тех, кто решил ввести это новшество, и только потом можно спросить с лиц, которые или каждый в отдельности, или совместно совершили преступления, если таковые имели место. Но нельзя хватать преступников наобум, арестовывая кого попало. Этой несправедливости надо положить конец. Несмотря на недовольство среди жителей деревень, вызванное обнародованием плана лесопосадок на Серра-Мильафрише, португальское государство, эта закостенелая держава, напоминающая скорее фараонское царство, чем европейскую монархию, решило претворить в жизнь проект, выношенный в отделах Лесной службы. Разве могли старательные чиновники оставить без внимания этот клочок земли? Националистический дух всеведения, которым вот уже несколько десятилетий проникнуты наши власти, удержал их от поисков компромисса, который привел бы букву их программы в соответствие с местными интересами. Власти проявили непреклонность, оставив задуманный план без малейших изменений. Как и было намечено, план этот должен был выполняться согласно основной идее, превращающей искусство управлять в нечто большее, чем политический постулат, — в религиозную догму, словно речь идет не о цивилизованном европейском народе, а о рабах или каких-то первобытных племенах, которым посчастливилось получить в подарок от бога новоявленного Соломона.

Представитель министерства внутренних дел и председатель суда обменялись понимающими взглядами. Д-р Роувиньо скривил рот в гневной гримасе:

— Если уважаемый адвокат намеревается и дальше развивать подобные идеи, я буду вынужден лишить его слова!

— Разве то, что я сказал, сеньор председатель и достопочтенные судьи, не нужно для установления истины? Разве вы, ваши превосходительства, не находитесь здесь для того, чтобы выяснить причины, побудившие жителей горных деревень взбунтоваться против указаний законной власти? Принимая во внимание, что никто из обвиняемых не признал себя виновным, должен ли я отказаться от права на защиту, которое предоставлено в первую очередь мне и главным образом моим подзащитным? Разве не верно, что власть, издающая португальские законы, глубоко теологическая по своей сущности и форме, действует in aeternum[24] согласно лемме неизменности? Считается, что пытаться изменить эту линию — значит предавать ее благородную миссию. Пока еще власть опирается на духовенство и буржуазию, главным образом финансовую, и протягивает руку помощи развенчанному дворянству. Какая-то жестокость или, лучше сказать, неуважение к своим подданным делает эту власть очень похожей на карикатурный халифат. Разве преступление — косным, отживающим нормам противопоставить реальные принципы, согласно которым на земле нет ничего более живого, чем дела человеческие.

— Уважаемый адвокат, вы отклонились от сути. Я еще раз призываю вас к порядку, не вынуждайте меня лишать вас слова!

— Поступайте, ваше превосходительство, как сочтете нужным. Я обращаюсь к здравому рассудку сеньоров судей, которые решат, должен ли я продолжать свое выступление или нет. Неужели вы хотите приговорить подсудимых a priori? Нет, такой безупречно честный судья, разумеется, далек от подобной мысли. Позвольте мне заявить, что политика, используя свою смиряющую и регулирующую узду, должна быть зеркалом окружающей действительности. Если этого не будет, представьте себе, во что превратится наша нищая нация.

Д-р Ригоберто быстрым взглядом обежал судейский стол: судьи были в самом спокойном расположении духа; сидящий с краю, казалось, даже спал. Толстый и довольный д-р Лабао, д-р Кориолано, д-р Камарате, д-р Эшперанса сидели на адвокатских местах в весьма торжественных позах, напоминая своими одеяниями сельских судей времен вестготов.

— Достойно сожаления, — продолжал д-р Ригоберто, пощупав таким образом судейский пульс, — что государства упорно подходит к данной проблеме лишь с точки зрения использования гор, впрочем, и об этом можно поспорить. Но моральная или психологическая сторона вопроса совершенно не интересовала государство, и такое безразличие многих огорчило. Я позволю себе со всей ответственностью сказать: государство ошибается, если считает, что сумеет осуществить свой план, прибегая к насилию. Горец со склонов Мильафриша — это не обычный португалец, и вот почему: два противоположных начала сосуществуют в нем. С одной стороны — независимость, мужество, прирожденная любовь к воле, которую, если позволите, я назову пространственным правом, то есть свободой пойти, куда хочется, невзирая на препятствия, преграды, стены, запрещения. Другое начало — это особое, только горцу присущее чувство собственности, которое пустило корни еще с первобытных времен, не мешающее ему, однако, быть в высшей степени гордым. Если бы горец мог, он сформулировал бы свои мысли так: горы принадлежат мне, срублю ли я там хворостину или целую повозку хвороста, сломаю ли ветку дрока или наберу его целую охапку, никому до этого нет дела. От меня же это потребует немного времени и немного усилий. Одним словом, в горах хозяин я! Подобного рода привилегия — а это бесспорно привилегия — породила некоторые, только ему присущие черты характера: склонность к праздности, любовь к кочевому образу жизни и неприхотливость животного. Стремление уйти от будничных забот, которые стали как бы внутренней потребностью любого другого человека, постоянно влечет его в горы. Горец не может жить без утесов, громадных скал и узких долин, холмов, поросших кустарником, как пес не может жить без кости. Именно в горах, в постоянном общении с этой суровой природой сформировались моральные качества горца. Когда они ругают детей за леность, они обращаются к ним с такими словами, уже превратившимися в поговорку: «Посмотрел бы я, как ты в горах от зари до зари будешь дрок рубить!»